И застыла мишень моего виска в перекрестье розовой звезды.
Читать ближе. А ещё это фанфик по don`t starve.)В первый раз это было насилием. Как и многое другое в этом не поддающемся никакой рациональности мире. Как и многое, многое другое, что вначале нужно было опробовать на себе вслепую, и только потом получалось использовать разумно.
В первый раз Уилсон паникует, извивается, когда тени по новому поводу обретают форму рук, обретают плотность, и не разобрать что из этого - раньше. Когда его под локти и под колени распяливает в воздухе "теневыми" руками, когда вплотную, за границами приличий материализуется хозяин этого мира. Противно, по-собственнически сжимает руки на бёдрах Уилсона, спускает - или поднимает - ему штаны до колен, где за них цепляется это недоразумение, которое должно быть просто отсутствием света...
- Эй, ты сам позвал меня за этим.
Уилсон вначале слышит ответ, и только потом понимает, что возражал вслух, что снова его слова слышит не только он сам. И то, что было потом, не было больно. То есть... Не так больно, чтобы обращать на это внимание. Чтобы, ожидая за очередным толчком следующего, не успокаиваться. Не замечать, что сейчас, вот так - в чуть большей безопасности, чем обычно. Сейчас на них не набросится никакой приблудный монстр... То есть Уилстон верил, что не набросится, хотя не был уверен в рациональности этой веры.
Перестав бояться, он не чувствовал ничего, кроме брезгливой скуки.
Расслабившись, он отдохнул так, как не мог себе позволить в напряженном сонном забытье.
А когда остался один, подобрал вот это... Это непойми что из бритого щупальца, сделанное по дурному наитию. Просто на всякий случай.
Он пользовался этим впредь, почти осознанно. Почти бессознательно. Забывая себя от страха, шугаясь каждой тени и уже не нуждаясь ни в каких объяснениях тому, почему это просто тени - и вдруг могут стать плотными, способными навредить. Или вот так - поднять над землёй или над снегом, подставляя под чужие руки в перчатках. Всегда в перчатках. Пришедший "за этим", он никогда не снимал свой помятый, но до бешенства приличный костюм. И Уилстон был рад этому бешенству! Рад злой, жгучей зависти, что вот этот сохранял остатки... Приличий. Рад тому, что ему самому, замерзающему и голодному, всё ещё было до этого дело. Что в процессе он вспоминал о том, насколько оборван и грязен. Что потом даже начал вспоминать об этом раньше, и хотя бы пытался привести себя в порядок...
Тогда ему начало это нравиться. Становиться приятным, не только потому что было почти безопасно, не только потому что напоминало о чём-то кроме животных потребностей. Было ли что-то увлекательное в том, чтобы злиться, злиться без примеси страха, но не пытаясь убить? Или уютное просто в том, чтобы быть рядом с кем-то?..
Уилстон перестал нуждаться в чём бы то ни было, что можно было найти в этом мире. У него было всё, что можно было найти или сделать. Он знал, где быстро и безопасно найдёт еду, даже если имеющаяся разом сгниёт или сгорит. Где окажется в тепле и безопасности. Где с минимальными рисками достанет ещё любого нужного ресурса. Он... Он был прилично одет, он поборол тенденцию считать это иррациональным излишеством, и обеспечил себя и этим тоже. И минимально питательными, приторными, но такими уместными конфетами. Не говоря о том, что у него были время и аккуратность - достаточные, чтобы этой ночью не жаться к огню, а расслабиться в тепле между четырьмя большими кострами, не щадя дров.
У него были силы любоваться снегопадом. Небом этого мира, немного пугающим даже когда рот щипала ириска, будто бы контрабандой протащенная из прежнего, уютного и такого ненастоящего мира.
Он впервые призвал Максвелла не потому что ему что-то от него было надо. Не чтобы вцепиться в него. Чтобы рядом просто кто-то был, или даже чтобы рядом был вот этот конкретный человек.
Максвелл понял сразу. По крайней мере - ещё один первый раз! - материализовавшиеся тени просто зависли шевелящимися вешалками по четырём углам, ровно между кострами. Пол минуты колебания понадобилось Уилстону, чтобы предложить гостю ирисок. Чуть больше - Максвеллу на то, чтобы достать такую же мятую, как его костюм, сигару, чтобы раскурить её на двоих. Они сидели рядом, под повреждающим рассудок ночным небом, и можно было делать вид, что шкуры на земле и вместо одеяла это роскошь, а не варварство...
Что бы не ждало его дальше, в ту ночь Уилстону было по-настоящему хорошо.
В первый раз Уилсон паникует, извивается, когда тени по новому поводу обретают форму рук, обретают плотность, и не разобрать что из этого - раньше. Когда его под локти и под колени распяливает в воздухе "теневыми" руками, когда вплотную, за границами приличий материализуется хозяин этого мира. Противно, по-собственнически сжимает руки на бёдрах Уилсона, спускает - или поднимает - ему штаны до колен, где за них цепляется это недоразумение, которое должно быть просто отсутствием света...
- Эй, ты сам позвал меня за этим.
Уилсон вначале слышит ответ, и только потом понимает, что возражал вслух, что снова его слова слышит не только он сам. И то, что было потом, не было больно. То есть... Не так больно, чтобы обращать на это внимание. Чтобы, ожидая за очередным толчком следующего, не успокаиваться. Не замечать, что сейчас, вот так - в чуть большей безопасности, чем обычно. Сейчас на них не набросится никакой приблудный монстр... То есть Уилстон верил, что не набросится, хотя не был уверен в рациональности этой веры.
Перестав бояться, он не чувствовал ничего, кроме брезгливой скуки.
Расслабившись, он отдохнул так, как не мог себе позволить в напряженном сонном забытье.
А когда остался один, подобрал вот это... Это непойми что из бритого щупальца, сделанное по дурному наитию. Просто на всякий случай.
Он пользовался этим впредь, почти осознанно. Почти бессознательно. Забывая себя от страха, шугаясь каждой тени и уже не нуждаясь ни в каких объяснениях тому, почему это просто тени - и вдруг могут стать плотными, способными навредить. Или вот так - поднять над землёй или над снегом, подставляя под чужие руки в перчатках. Всегда в перчатках. Пришедший "за этим", он никогда не снимал свой помятый, но до бешенства приличный костюм. И Уилстон был рад этому бешенству! Рад злой, жгучей зависти, что вот этот сохранял остатки... Приличий. Рад тому, что ему самому, замерзающему и голодному, всё ещё было до этого дело. Что в процессе он вспоминал о том, насколько оборван и грязен. Что потом даже начал вспоминать об этом раньше, и хотя бы пытался привести себя в порядок...
Тогда ему начало это нравиться. Становиться приятным, не только потому что было почти безопасно, не только потому что напоминало о чём-то кроме животных потребностей. Было ли что-то увлекательное в том, чтобы злиться, злиться без примеси страха, но не пытаясь убить? Или уютное просто в том, чтобы быть рядом с кем-то?..
Уилстон перестал нуждаться в чём бы то ни было, что можно было найти в этом мире. У него было всё, что можно было найти или сделать. Он знал, где быстро и безопасно найдёт еду, даже если имеющаяся разом сгниёт или сгорит. Где окажется в тепле и безопасности. Где с минимальными рисками достанет ещё любого нужного ресурса. Он... Он был прилично одет, он поборол тенденцию считать это иррациональным излишеством, и обеспечил себя и этим тоже. И минимально питательными, приторными, но такими уместными конфетами. Не говоря о том, что у него были время и аккуратность - достаточные, чтобы этой ночью не жаться к огню, а расслабиться в тепле между четырьмя большими кострами, не щадя дров.
У него были силы любоваться снегопадом. Небом этого мира, немного пугающим даже когда рот щипала ириска, будто бы контрабандой протащенная из прежнего, уютного и такого ненастоящего мира.
Он впервые призвал Максвелла не потому что ему что-то от него было надо. Не чтобы вцепиться в него. Чтобы рядом просто кто-то был, или даже чтобы рядом был вот этот конкретный человек.
Максвелл понял сразу. По крайней мере - ещё один первый раз! - материализовавшиеся тени просто зависли шевелящимися вешалками по четырём углам, ровно между кострами. Пол минуты колебания понадобилось Уилстону, чтобы предложить гостю ирисок. Чуть больше - Максвеллу на то, чтобы достать такую же мятую, как его костюм, сигару, чтобы раскурить её на двоих. Они сидели рядом, под повреждающим рассудок ночным небом, и можно было делать вид, что шкуры на земле и вместо одеяла это роскошь, а не варварство...
Что бы не ждало его дальше, в ту ночь Уилстону было по-настоящему хорошо.